АЛЕКСАНДР СОЛЖЕНИЦЫН «РАКОВЫЙ КОРПУС»
«Что значит «бесплатность»? – платит не пациент, а народный бюджет, но он из тех же пациентов. Это лечение не бесплатное, а обезличенное».
Данная повесть была задумана Солженицыным летом 1954 года в Ташкенте, где он лечился в раковом корпусе. Наконец, к осени 1967 года издательство «Новый мир» готово было напечатать повесть, однако встретило твёрдый запрет в «верхах». В 1968 году «Раковый корпус» был опубликован за границей. Лишь в 1990 году он был впервые напечатан на родине.
Для чего я указываю эту справку? Дело в том, что «Раковый корпус», хоть и имеет в основе своей локацию онкологической больницы, подразумевает опухоли не только в теле организма, но и в теле общества того времени – времени репрессий, доносов, ссылок. Потому и не была пропущена повесть «верхами». Странно, что такую нить рассуждений я не обнаружил ни в одном из прочитанных мною отзывов на сайтах книжных магазинов, но убеждён, что это был неопровержимый замысел Солженицына.
Итак, в раковый корпус с опухолью попадает Русанов Павел Николаевич, который во времена сталинских репрессий писал доносы – настолько сокращу его портрет. Он был морально болен так называемой в то время идейностью, болел за «оздоровление» общества. По крайней мере, так полагал он и его семейство:
«Если в коммунальной уборной я нахожу клочок газеты с разорванным портретом Вождя – моя обязанность этот клочок принести и сигнализировать».
«Все эти годы важно было оздоровить общество! Морально оздоровить! А это невозможно без чистки общества».
«Тот, кто идёт и сигнализирует – это передовой, сознательный человек! Он движим лучшими чувствами к своему обществу, и народ это ценит и понимает. В отдельных случаях такой человек может и ошибиться. Но не ошибается только тот, кто ничего не делает».
«Русановы любили народ – свой великий народ, и служили этому народу, и готовы были жизнь отдать за народ. Но с годами они всё больше терпеть не могли – населения. Этого строптивого, вечно уклоняющегося, упирающегося да ещё чего-то требующего себе населения».
Сам Солженицын был арестован по доносу и сослан в Казахстан доживать свои дни в маленьком поселении. Там он почувствовал и принял свой недуг – рак – и там же его госпитализировали и лечили. И вылечили! В Ташкенте был прославленный раковый корпус, где проходили лечение и терапию многие жители как того края, так и приезжие, и сосланные в наказание в те округа.
Палата, где был размещён Русанов, пестрила людьми разных судеб. Там был и тот, кто подвергся «вечной» ссылке по доносу, – Костоглотов. Он возник соединением жизненной биографии знакомого фронтового сержанта и личного опыта писателя. Прототип же Русанова лежал в раковом корпусе в другое время, его больничное поведение взято автором из рассказов «однопалаточников», а сам он списан с двух разных лиц – одного крупного «эмведешника» и одного школьного парторга. Был также человек потрясающего ума, Вадим Зацирко, чья истинная медицинская история совмещена с образом его здорового брата, которого автор знал. От лица Вадима исходили невероятно интересные рассуждения независимого интеллекта:
«Тут была важная, на первый взгляд парадоксальная черта <…>: таланту легче понять и принять смерть, чем бездарности. А ведь талант теряет в смерти гораздо больше, чем бездарность! Бездарности обязательно подавай долгую жизнь».
«Перед смертью, перед пантерой смерти, уже виляющей чёрным телом, уже бьющей хвостом, уже прилёгшей рядом, на одну койку с ним, Вадим, человек интеллекта, должен был найти формулу – как жить с ней по соседству?»
«Нелепо и жутко становилось ему от здешнего ничтожного окружения, от дурацких разговоров, и, разрывая лощёную выдержку, ему хотелось по-звериному взвыть на капкан: «Ну, довольно шутить, отпусти ногу-то!»
Костоглотов тоже не был лишён самостоятельности мышления и своей позиции, опровергающей позицию общественности: «Жить в пятиэтажной клетке, чтоб над твоей головой стучали и ходили, и радио со всех сторон, – это считается хорошо. А жить трудолюбивым земледельцем в глинобитной хатке на краю степи – это считается крайняя неудача».
Дёмка, совсем юный парень, слился из кок-терекского ссыльного ученика Солженицына и мальчика с больной ногой в ташкентском онкодиспансере. Большинство же прочих больных списаны с натуры, многие оставлены под своими именами. Также почти без изменений взяты врачи, заведующие лучевым и хирургическим отделениями.
Течение раковой болезни героев было описано, как это требовалось, вязко, по-настоящему тягуче и нудно, подобно зудящей боли:
«Метастазы рвали оборону, как танки, они уже твердели в средостении, появились в лёгких, уже воспаляли узлы над ключицами, но организм не давал помощи, чем их остановить».
«И через оставленную клетку кожи живота, а потом через прослойки и органы, <…> через туловище жабы-опухоли, через желудок или кишки, через кровь, идущую по артериям и венам, через лимфу, через клетки, через позвоночник и малые кости, и ещё через прослойки, сосуды и кожу там, на спине, потом через настил точана, четырёхсантиметровые доски пола, через лаги, через засыпку и дальше, дальше, уходя в самый каменный фундамент или в землю, – полились жёсткие рентгеновские лучи непредставимые человеческому уму вздрагивающие векторы электрического и магнитных полей, или более понятные снаряды-кванты, разрывающие и решетящие всё, что попадалось им на пути».
«Он думал сперва, что это бетон сверху придавливает, – нет, это такое тяжёлое было его тело. Он ощущал его и тащил его, как мешок железного лома».
«Тот, кто позавчера топтал эти доски, где все они ходят, уже лежит в морге, разрезанный по осевой передней линии, как лопнувшая сарделька».
Хоть повесть и не могла похвастать обилием метафорами, она не была лишена тонны достойных рассуждений, некоторые из них процитирую:
«Поставленная спасать жизнь, именно жизнь, – в их клинике почти всегда шло о жизни, о меньшем не шло, – Людмила Афанасьевна непреклонно считала, что всякий ущерб оправдан, если спасается жизнь».
«…религия есть дурман, трижды реакционное учение, выгодное только мошенникам. Из-за религии кое-где трудящиеся и не могут ещё освободиться от эксплуатации. А как с религией рассчитаются – так и оружие в руки, так и свобода».
Парочка изящных тропов разбавляла текст повести:
«…стоял, грудью оперевшись о лопату, как будто проткнутый ею, свисая с неё как чучело, белое от снега…»
«Мёд был с дёгтем равно смешан в бочке, и ни в пищу теперь не шёл, ни на смазку колёс».
Подведём черту. Грузная, свинцовая повесть Солженицына, несомненно, повлияла на мой читательский опыт, который столкнулся с таким глубокомыслящим представителем русской классики. Произведение тяжёлое, нечего спорить, посредине хотелось закрыть и больше к нему не возвращаться. Хорошо, что сей порыв я переборол, дойдя до последней точки повести, после которой был вознаграждён, получив на долгое время осадок от прочитанного. А какой осадок ощутите вы?
Евгений КУЛИШОВ
