13 июля 2020 г.
Термин «коронавирус» мы используем каждый день. Но человек таков, каков он есть, он не может долго нести бремя опасности. На фронте разница между новобранцами и ветеранами заключается в их реакции на звук летящих снарядов. Особенно ярко это проявилось в апреле-мае 2021 года, перед новым витком коронавируса и массовой вакцинацией.
Неосторожный партнер в больнице
Неясно, заразился ли он в магазине или при транспортировке. С начала весны он не носит ни перчаток, ни маски.
— “Я не думаю, что есть необходимость в вакцинации, поскольку все, кто переболел коронавирусом, имеют естественный иммунитет. Я думаю, что все болели гриппом, поэтому все должны быть привиты. Я боюсь госпитализации».
От теорий международного заговора в отношении американского миллиардера Билла Гейтса до статей о поставках в российские больницы высококачественных аппаратов искусственной вентиляции легких, которые значительно повысили выживаемость пациентов и негативно повлияли на работу врачей-трансплантологов.
— “Я не хочу стать жертвой преступного сговора с целью кражи моих органов под видом ковида. Поэтому после появления первых признаков заболевания я последовал советам людей, которым доверял, и начал принимать Абидор, Азитромицин, таблетки витамина D-3 и парацетамол при температуре выше 38 градусов. Чтобы выяснить, в чем дело, я сдал анализ на ПЦР в частной клинике, стоимость которого составила 3500 рублей. Анализ на кокцидии оказался положительным. Через день у меня начался кашель, я принимал «таблетки от кашля» и «Кодерак». После двух ночей, когда я не мог заснуть из-за кашля (не мог спать ни в каком положении лежа, было трудно дышать), я вызвал скорую помощь в надежде, что смогу снять симптомы с помощью лекарств. Когда приехали медики, они убедили меня лечь в больницу и сделать компьютерную томографию, чтобы определить процент (если он есть) воспаления в легких.”
Результаты показали 50-75-процентное повреждение левого легкого и 25-50-процентное повреждение правого легкого, и мне был поставлен диагноз двусторонней полипневмонии CT-3. 21 июня 2021 года, когда я поступил и был доставлен в отделение реанимации, я был вторым пациентом в этой больнице.
Первый пациент.
Когда меня привезли в палату, она была почти пуста. В довольно большой комнате стояли две кровати, на одной из них лежал мужчина, из тела которого торчали всевозможные трубки и провода. Меня заставили раздеться догола и забрали мою одежду. Забрали документы, мобильный телефон, золотую цепочку с крестиком, и я подписал несколько документов. Я подписал несколько документов, в одном из которых было написано: «Цепочка из желтого металла с крестиком из желтого металла». Сразу же мне сделали несколько уколов, установили на теле различные датчики, закрепили на пальце пульсоксиметр, вставили в нос трахею (интубационную трубку) и заставили лечь лицом вниз. В какой-то момент мне пришлось общаться сразу с девятью людьми, что, с одной стороны, меня забавляло, а с другой — немного нервировало. В конце концов я уснул, а проснувшись, обнаружил, что палата переполнена.
На следующий день самого маленького пациента перевели из реанимации в процедурную. Через две недели такой же пациент был переведен в мою палату. Когда я узнал, что моему первому соседу по палате делают инъекции антибиотиков (а мне — нет), я немного забеспокоился, подумав, что разные пациенты могут получать разный уровень лечения. При следующей регистрации я попросил врача выписать мне лекарство, если оно мне необходимо, и был готов оплатить его из собственных средств. Доктор сказал мне, что мое лечение соответствует требованиям и что я получил все необходимое. Мое выздоровление подтвердило компетентность и честность врача.
Основными препаратами были гепарин и метилпреднизолон, который вводился мне в желудок для предотвращения образования тромбов, и метилпреднизолон — гормон, предотвращающий воспаление. Кроме того, я получаю через трубку воздух «высокого потока», который заполняет мои легкие и поддерживает дыхание. Без этого аппарата (Mindray SV300) мне было очень трудно дышать в течение некоторого времени. Я ношу термометр и тонометр, а мое артериальное давление автоматически измеряется каждые 30 минут. К сожалению, шины предназначены для подростков, и мне пришлось переместить шину на запястье, так как часть на предплечье постоянно спадала. Пульсоксиметр измерял частоту сердечных сокращений и сатурацию (насыщение кислородом). Все результаты выводятся на монитор, и если появляются критические показания, система подает звуковой сигнал, и за ними постоянно следит дежурная медсестра или фельдшер.
Гражданское мужество
О персонале больницы следует сказать отдельно. Каждый их рабочий день (обычно 24 часа) можно считать гражданским подвигом. Рядом с пациентами, в палатах, которые из-за их слабости не могли нормально вентилироваться, врачам приходилось ходить по 32-градусной жаре в защитных костюмах с капюшонами, бахилах, респираторах, перчатках и защитных очках. Некоторые из них признавались, что, надевая бахилы, они обливались потом. Врачей не хватало: на одного врача приходится три. Об этом рассказала Галя, медсестра, приехавшая из Ярославской области на работу в Москву.
Были также медсестры из Владимира, Казани и Калуги. Есть и студенты-медики (Карен и Александр), которые ходят на учебу после работы. Особо следует отметить самоотверженность и активную гражданскую позицию Марии Васильевны Дородецкой (студентка медицинского института, заместитель главного врача по анестезиологии и реанимации в КГБ-64). Несмотря на высокую должность, она ежедневно, кроме воскресенья, совершала вместе с бригадой врачей обходы больных в отделении реанимации и интенсивной терапии. Мы также благодарны ей за то, что она разрешила нам пользоваться телефоном. Без этого средства связи нашим родственникам было бы труднее. Когда они пытались узнать о моем здоровье по «горячей линии» или по телефону реанимации, им говорили: «У меня температура 36,7, мне очень плохо».
Справедливости ради следует отметить, что качество жизни стационарных больных, особенно находящихся в отделении интенсивной терапии, во многом зависит от отношения, профессионализма и компетентности (владения различными навыками) медицинских сестер. Бывают смены, когда медсестры большую часть времени проводят за стойкой, чтобы не мешать пациентам. Бывало, что питание осуществляла женщина-медсестра, которая не дополняла пациентов, а бывало, что питание осуществляли другие женщины-медсестры.
Однажды у моей соседки по палате закончилась вода. Обычно эти бутылки прибиты к стене, в недоступном месте. Сосед сказал проходящей мимо уборщице.
-”Мы работаем в красной зоне, и нам запрещено здесь есть и пить. Он ответил. Вы, ребята, сами по себе.”. Сосед был немного обескуражен. Его также обескуражили процедуры, которые пытались провести неквалифицированные специалисты. Для некоторых анализов требовалось взять кровь на анализ. Это действительно было достаточно болезненно, чтобы некоторые люди закричали. Однако на второй день госпитализации пришел молодой человек и сделал несколько долгих, «особо жестоких» попыток обеими руками. Он явно не хотел этого делать, но после его участия синяки на моих запястьях сохранялись до самой выписки. Как и у моего соседа. Остается надеяться, что он усвоил наш урок и будущим пациентам будет легче.
Вспоминая о ценности обычной жизнь на реанимационной койке, где прием пищи и отправление естественных надобностей происходит в полусидячем положении, а стоять нельзя, меняет мировоззрение. В суете повседневной жизни нам некогда заниматься пандемиями. Коронавирусы делают нас философами поневоле. Когда наличие нескольких салфеток и нескольких бутылок воды воспринимается как достижение уюта, такие условия остаются с тобой надолго. В палатах было очень жарко и влажно, все потели, а салфетки висели на стене, до них невозможно было дотянуться. Каждый раз приходилось просить у прохожих несколько салфеток. Если они давали, приходилось говорить «спасибо». Поскольку мы не привыкли просить людей о таких мелочах, особенно в повседневной жизни, многие предпочитают молчать и не носят с собой салфеток, даже если у них нет других ценностей.
Мой сосед назвал свое пребывание в реанимации адским поездом. Удушье, круглосуточно включенный свет, будили среди ночи, чтобы взять кровь на анализ, бесконечная «музыка» из диагностического оборудования (два-три аппарата постоянно подавали какие-то сигналы), иногда крики «я умираю», иногда полубезумные разговоры родственников с другими людьми (одному дедушке приходилось постоянно звонить бабушке, чтобы узнать время. Кто-то смог прийти в себя благодаря этому поезду, кто-то был безвозвратно унесен. На следующий день после смерти Владимира меня перевели в терапию. Восстановление было закончено.
Статью подготовила журналист Елена Стром